— Зимой гололедь одолела, все табуны пали от бескормицы!
Никита весело хмыкал:
— То верно, собак по улусам больше, чем коней. По кобылёнке на три башкирские семьи.
Заводчик обещал башкирам:
— Отдайте земли, кои у озёр полегли, каждому старику будет ежегодно отпущено по красному кафтану, а молодцу по доброму коню. А в праздник вам, слышь-ко, будет выдано каждому мяса невпроворот. Ешь — не хочу? А ныне какие вы тут жители? Мясо-то у вас в коей поре бывает...
Приказчик Селезень неотлучно находился при хозяине. Он поддакивал Демидову.
— Что за жизнь: тут всё рыба да рыба — у нас будет и говядина!..
Два дня Демидов улещивал тархана: угощением и посулами уломал его. Купчую крепость с башкирами заводчик учинил по всей законности российской и обычаям кочевников. Времечко Никите Акинфиевичу выпало для этого удачное.
Башкир согнали в понизь. Из-за гор рвался злой ветер. Выл буран, и башкиры зябли на стуже. Одежда на кочевниках надета — одна рвань, ветром насквозь пронизывало. Стоят башкиры и зубами стучат: скорее бы со схода уйти!
Демидов знал, чем допечь кочевников.
— Студёно, баешь? — ухмылялся он, похлопывая меховыми рукавицами. Душа вымерзнет так, а ты живей клади тамгу [рукоприкладный знак, который ставили башкиры вместо подписи] да в кош бреди, пока жив.
В тёплой собольей шубе, в оленьих унтах, заводчик неуклюже топтался среди народа и поторапливал:
— Живей, живей, чумазые! Ух, какой холод!
Башкиры клали тамгу и отходили...
Отмахнул Демидов за один присест большой кус: по купчей крепости несведущие в делах башкиры уступили ему огромные пространства в шестьсот тысяч десятин за двести пятьдесят рублей ассигнациями. Отошли к цепкому заводчику богатые леса, многочисленные горные озёра, изобильные рыбой и водоплавающей птицей.
— Вот и свершилось, как я желал! — не удержался и похвастал Никита приказчику, когда разбрелись башкиры.
<...>
За околицей бесилась метель, меркнул зимний день. Над заснеженным ельником показался тусклый серпик месяца. Бывалому конокраду метель не метель, ночь не страшна! Одна думка овладела им и погоняла: опередить башкирцев...
И леса позади, и волчий вой стих, а метель, как укрощённый пёс, легла покорно у ног и лижет пятки. Домчался с доверенностью хозяина Селезень в Екатеринбург, в Горную палату.
— Верши наше дело, батюшка! — поклонился он горному начальнику.
— Что так не терпится твоему владыке? — лукаво улыбнулся чиновник и, встретясь глазами с пристальным взглядом приказчика, понял — будет нажива.
Сдерживая волнение, Селезень тихо подсунул под бумаги кошель и учтиво поведал:
— Их благородие Никита Акинфиевич отбывает в Санкт-Петербург, а мне наказано по зимнему пути лес рубить да камень для стройки припасти.
— Уважительно, — кивнул чиновник и склонился над бумагами.
Селезень вышел в переднюю и сунул в руку служивого солдата гривну.
— Стань тут у двери, коли башкирцы припрут — не пущати! — попросил он.
Меж тем перо чиновника бегло порхало по бумаге. Купчая уже подписывалась, когда до чутких ушей приказчика долетело тихое покашливание, робкое пререкание.
«Допёрли, чумазые! Солдата уламывают», — с тревогой подумал Селезень и устремился к горному начальнику:
— Ваша милость, торопись, хошь с огрехами, зачернить бумагу да печать приставь!
Он весь дрожал от нетерпения, юлил у стола, вертел головой, стремясь хоть этим подзадорить и без того быструю руку чиновника. Между тем шум в передней усилился. Башкиры, выйдя из терпения, оттащили сторожа и приотворили дверь. Бойкий ходок, просунув в неё руку с бумагой, закричал:
— Бачка! Бачка, мы тут...
— Ох, идол! — рассвирепел солдат, собрал свои силы и всем телом налёг на дверь, прекрепко прижав руку с жалобой. — Ну куда ты прёшь, ордынская твоя рожа? Ну чего тебе требуется тут? Уйди!
В эту минуту чиновник размахнулся пером и сделал жирный росчерк. Без передышки он взял печать и приставил к написанной бумаге.
— Ну, сударь, — торжественно провозгласил он, — можно поздравить Никиту Акинфиевича Демидова — купчая завершена!
— Ух! — шумно выдохнул Селезень и присел на стульчик. — Сразу камень с души свалился. Спасли вы меня, ваша милость.
Тут с великим шумом башкиры наконец прорвались в присутствие. Они пали перед чиновником на колени и возопили:
— Обманули нас, бачка, обманули!
Башкирский старшина протянул жалобу:
— Просим не писать за Демидовым земля.
Чиновник оправил парик, сложил на животике пухлые руки и, прихорашиваясь, вкрадчивым, сладким голосом сказал:
— Опоздали, голубчики вы мои, опоздали! Сожалею, но сделка узаконена. И что это вы на колени пали, не икона и не идол я. Вставайте, почтенные...
Башкиры онемели. Нехотя они поднялись с пола, переминались, не знали, что делать. Старшина их подошёл к столу; вдруг он резким движением провёл ладошкой по своему горлу.
— Что наделал, начальник? — закричал он. — Зарезал нас так! Где закон, начальник?
Чиновник улыбнулся и с невозмутимым видом ответил:
— Закон где? Закон на ясной пуговице в сенате!
Давясь смехом, приказчик прыснул в горсть, но, встретив укоряющий взгляд горного чиновника, сейчас же смолк...
Демидов остался весьма доволен Селезнем.
— Быть тебе главным в Кыштыме! — Глаза хозяина внимательно обшарили своего доверенного. — Всё отдал? — спросил он.
— Всё, — не моргнув глазом, ответил Селезень.
— Зря! Добрый работяга и стащит, и хозяина не обидит! — засмеялся Никита. — А сейчас на радостях в баньку...
Банька на этот раз налажена была необычно. Приказал Демидов полы вымыть шампанским, а пару поддавать коньяком.
— Какой разор! — ахнул тагильский управитель Яшка Широков. — Дед ваш покойный, кто ноги мылом натирал, ругал того: «Разорители!» А вы изволите заморское вино хлестать на каменку.
— Молчать! — загремел Никита. — Дед был прижимало, а я дворянин. Ступай и делай, что велят.
Никита наслаждался банным теплом. Нежился на полках под мягким веником, вздыхал и шептал блаженно!
— Дух-то какой, больно хорош!..
Селезень услужливо вертелся подле хозяина, намыливал его да парил. Одевая Никиту в предбаннике, приказчик вдруг захохотал.
— Ну что, как чёрт в бучиле, загрохотал? — удивлённо уставился в него хозяин.
— Да как же! Ловко-то мы башкирцев обтяпали! — с довольным видом ощерился холоп. — А не грех это?
— Ну, вот ещё что надумал! — отозвался Никита. — На том свет стоит: обманом да неправдой купец царствует! — цинично закончил он и, взяв жбан холодного квасу, стал жадно пить.
<...>
Широко размахнулся Никита Акинфиевич на новой земле. Среди гор он одновременно строил два завода: Кыштымский и Каспийский. Огромный богатый край подмял под себя Демидов, закрепил его за собой межеванием, а на лесных перепутьях и дорогах выставил заставы. Башкиры навечно лишились не только земель, но и права лесовать в родных борах, щипать хмель и опускать невод в озёра, по берегам которых испокон веков кочевали их отцы. Как только отшумели талые воды и подсохли дороги, прибыли они к Демидову за обещанным. Почтенные старики мечтали о красных кафтанах, а оголодавшие за зиму ждали угощения. Никита Акинфиевич сам встретил кочевников и провёл их в обширные кладовые. Там на стенах висели красные халаты, любой из них просился на плечи. Башкиры обрадовались, кинулись к одежде, стали примерять, прикидывать, который покрасивее.
— Добры, добры, бачка, кафтаны! — хвалили их старики и прищёлкивали языками.
— Отменные халаты! — Никита, взяв из рук кочевника одежду, тряхнул ею перед глазами. Как пламень, вспыхнул, заиграл красный цвет. Башкиры от восхищения прижмурили глаза. А Демидов продолжал нахваливать: — Как жар горят! И в цене сходны: по шесть рублей халат.
Старик-башкирин протянул руку за подарком.
— Э, нет! — не согласился Демидов и повесил халат на стенку. — Эта одежда только за наличные.
Ахнуть башкиры не успели, как кафтаны уплыли из рук: демидовские приказчики быстро поотнимали их и попрятали в сундуки.
— Ну как, по душе, что ли, товар? По рукам, хозяин? — ухмыльнулся Никита.
Башкиры подняли крик:
— Посулено нам отпустить по красному кафтану, так надо слово держать!
— Верно, от своих слов не отрекаюсь, — подтвердил Демидов. — Но того я не сулил, что кафтаны задарма. Где это видано, чтоб своё добро зря кидать? Хочешь, бери, мил-дружок, но рублишки на прилавок клади. Небось за свою землицу отхватили с меня двести пятьдесят ассигнациями. Шутка!
Башкирский старец, приблизясь к заводчику, поднял к небу глаза:
— Там — Аллах! Побойся, бачка, Бога, покарает за обиду!
Никита положил руку на плечо старика:
— Дряхл ты, батюшка, а то я сказал бы словечко... Что Аллах? Господь Бог не построит завода. В таком деле нужны людишки да рублишки. Берёшь, что ли, кафтаны?
Приказчик Селезень лукаво усмехнулся в бороду: своей купецкой хваткой Никита Акинфиевич отменно потешал холопов. Башкиры выли от обиды, плевались, а приказчики скалили зубы.
Понурив головы, кочевники выбрались из кладовой и побрели по берегу озера. Всё родное здесь стало теперь чужим, неприветливым. На башкирской земле прочно вырастал завод. В горах взрывали скалы и камень, везли к озеру, где работные мужики возводили прочные стены. В окрестных кыштымских лесах звенели пилы, гремели топоры. В скалах ломали породу, громко о камень била кирка: грохот и шум стояли над землёй и лесами.
Перелётная птица — косяки гусей и уток — пролетала мимо, не садясь на озеро.
— Шайтан пришёл сюда! — сплюнул старик и махнул своим рукой: — Айда в горы!
Никита засмеялся вслед башкирам.
— Не уйдут и в горах не укроются, разыщу да в шахту спущу работать! Дай срок окрепнуть, доберусь и до вас..." (из романа Евгения Фёдорова «Наследники», стр. 7-8).